Многие твои коллеги, а так же и меццо-сопрано при переходе на нижний регистр имеют некоторый неприятный тон, у тебя я такого никогда не слышала. Ты как-то работал над этим?

- К моему счастью, это у меня от природы, некое благословение, - всё, что написано для альта, я могу петь в головном регистре. Он у меня идет более вглубь и имеет некоторый призвук грудного, но я не перехожу на грудной регистр никогда, за исключением редчайших случаев, пары нот, которые используются как некий спец-эффект. Петь на границе чрезвычайно тяжело, но у меня она расположена примерно на кварту ниже, чем у других контртеноров, это избавляет меня от подобной проблематики.

Ты поешь в той же тесситуре, что пел подростком в хоре...

- В хоре я пел сопрано. В 13-14 лет наступила ломка голоса, но я продолжал петь. Точнее было так: в Германии, в хорах, нечто вроде обычая, когда у мальчика ломается голос, он покидает хор на год, а потом возвращается как тенор, баритон и т.д. Я страшно не хотел уходить из хора, и руководитель сдался. «Ладно, пока это не приносит вреда голосу, пытайся петь сопрано.»

Ты считаешь, что это сохранило твою способность петь так высоко, даже после ломки голоса?

- Думаю, да. Некоторое время голос капризничал, но затем все встало на свои места, я пел спокойно дальше, до 17 лет , пока не услышал от преподавательницы пения: «Тебе 17, ты поешь сопрано, но это не звучит больше как детское сопрано . Контратенор – вот как это называют.» Тогда я впервые услышал это слово.

И сразу же решил стать певцом?

- Совсем нет. Та самая преподавательница постоянно меня донимала : «Подумай еще раз, ты точно не хочешь учиться?» Я никогда не мечтал стать певцом.

Никогда. Как тинейджер я разрывался между двумя желаниями – стать военным или изучать теологию. Я никогда не стремился специально слушать Баха или Вивальди, я слушал поп-музыку. Для меня Бах, Вивальди и классика – не были чем-то таким, к чему нужно стремиться специально, это был нечто постоянное, знакомое, как живущий по-соседству родственник. Осознанная тяга к этой музыке пришла ко мне позже.

Ты из семьи музыкантов?

- Ну, можно и так сказать. Для моего отца музыка была хобби, но не профессией. Он играл на органе и фортепьяно, несколько десятков лет руководил одним из хоров. Моя мама пела. Так что все мы трое,- я, моя сестра и мой брат – тоже отправились в хор. Это было замечательное время. Это не было обязанностью, к которой нас принуждали – петь в хоре. Для нас, детей, это было место встречи. После пения мы играли в настольный теннис и футбол. Во всяком случае, ходили мы туда с удовольствием.

Ты как-то признался, что у твоего брата голос был красивее, чем у тебя. Из вас троих он один не стал профессиональным певцом. Что с ним случилось?

- Он стал врачом. Сейчас он поет баритоном, но для себя.

Не было для семнадцатилетнего юноши психологически тяжело выдерживать насмешки сверстников, когда ты пел таким «экзотическим» голосом в хоре?

- Не припомню ни единого раза, чтобы кто-то смеялся надо мной.

Мой дядя принес мне пару кассет с записями контратеноров :Рене Якобс, Альфред Деллер, Пол Эствуд. Мне понравилось, но не до безумия. Рене впечатлил меня своей виртуозностью и экспрессией. Я записал свой голос на кассету и отправил в Базель, с вопросом, стоит ли мне учиться, имея такой «материал»?

Между делом отец потащил меня на прослушивание к тенору Герберту Кляйну в Штуттгарте. Послушав меня, он сказал отцу: «Тут мне поют многие, но у него голос действительно особенный. Если он будет над ним работать и не станет лениться – на хлеб заработает.» - мне кажется, что именно это заявление убедило родителей окончательно. Затем пришел ответ из Базеля: «Да.»

А в военную академию меня не взяли из-за плохого зрения, и я, закончив гимназию и отслужив в армии, – решил, что по окончании учебы в Базеле мне будет 25 лет, и я все еще смогу заниматься чем-то другим, если данное решение неверное. В 1987 я туда приехал. С корабля на бал. Разговоры студентов в тамошних кофейнях буквально шокировали меня, скажу я вам. Они радикально отличались от разговоров солдат.

Почему ты выбрал Базель?

- Было известно, что лучшее место для обучения контртенора это Schola Cantorum в Базеле либо Англия. Швейцария была ближе, родителям было спокойнее, вот и все.

Сколькими языками ты владеешь?

- Английским, итальянским, французским, голландским. Вместе с родным немецким – пятью.

Решение стать певцом пришло на каком году учебы?

- Практически сразу. Сопрано из Кельна Gundula Anders, вместе с другими певцами пела Lamento della Ninfa , Монтеверди. Я случайно оказался на прослушивании. И впервые музыка довела меня до слез. Притом, что я совсем не тот тип, что по малейшему поводу заливается слезами. Тогда я подумал «Возможно, парень, что ты попал именно туда, куда тебе надо.» И с этого дня все пошло так, как и должно было. В скором времени я не мог себе даже представить, чтобы заниматься чем-то другим. Учеба помогала чрезвычайно: вся информация об истории музыки, теологии, теории музыки, и учителя, которые ведут тебя за руку в нужном направлении.

У тебя было тогда четкое представление, какие требования предъявляет эта профессия?

- Нет, совершенно никакого. Я был чистый лист бумаги. Мне очень повезло с учителями. Первый : Richard Levitt, - он тот, кто разработал и выстроил мой голос, он занимался со мной еженедельно, и Рене Якобс, который тогда вел там курсы, как я веду их теперь. Это была великолепная комбинация. Эти двое прекрасно понимали друг друга. Якобс заботился о музыкальности, Levitt – гениальный учитель по технике. «Максимальный звук, при минимальном усилии» - это его фраза.

Что особенного в Рене Якобсе, как учителе?

- Он носит в себе это невероятное восхищение музыкой, которое передается другим. Когда он за пультом, ты по лицу читаешь, чего он от тебя хочет. Забавное в нем то, что в конце урока он всегда говорит ученикам: «На выходные ты будешь выступать? И петь будешь то-то и то-то? Так вот, там – ты пой вот так, а там – вот так. Только не говори никому, что это я тебе посоветовал!»

Его тактика с учениками была такова: Вот тебе идея – делай с ней, что хочешь, но если она плохая, то я тут ни при чем, потому что, дружок, надо бы тебе иметь свои собственные.

Когда я пел «Юлия Цезаря» в Берлине, в 1996 году, правда это было лишь в концертном варианте, Рене сказал : «Вот, я написал тебе каденцию. И выслал копии.»

А я ответил : «Знаешь, Рене, я уже и сам могу придумать каденцию.»

Он посмотрел на меня саркастически, как на идиота, который не способен ни на какие каденции в принципе. Он очень критичный человек, и всегда найдет к чему прицепиться. Это убийственно для тех, кто слишком чувствителен. Но после «Юлия Цезаря» я понял, что сделал шаг вперед, - Рене был доволен. И я был доволен, что наконец-то, полностью соответствую запросам своего учителя.

Как ты предпочитаешь, чтобы тебя называли? Контратенор, альт, фальцетист, альтист, альтус, мужской альт? И в чем разница, если она есть?

- Давайте скажем откровенно: для нашей профессии нет никакого запатентованного названия. Например, я мог бы утверждать, что я - меццо-сопрано. Поэтому, кто как себя величает – это его личное дело. Понятие «контратенор» происходит из ранней полифонии - «contra tenor», и от него contratenor bassus или contratenor altus, и, в принципе, обозначает просто высокий голос. Не больше и не меньше.

А ответ на первый вопрос таков: мне совершенно безразлично, как меня называют. Цепляться за ярлыки – мелочно.

А это правда, что все контратенора этакие «дивы»? Или это клише?

- Упаси боже, какие из нас дивы?! У нас дружеские отношения. Во время оперных постановок это практически обычай, что мы вместе пьем пиво, готовим что-нибудь, или устраиваем совместные просмотры фильмов. Я помню, мы переодевались в гардеробе, и внезапно стали хохотать, когда один из нас сказал : «Внимание! Пять контратеноров в одной комнате! Сопрано бы уже выцарапали друг другу глаза!»

Мы и по голосам так сильно различаемся.

Например, я уверен, что тот, кому нравится Дэвид Дениэлс - никогда не будет слушать меня. И наоборот.

Мы достаточно индивидуальны, чтобы не встречаться на одной территории.

Исчезнувший мир кастратов, с недавнего времени, является популярной темой в искусстве : книги «Ангелы против воли», «Виртуоз», или фильм «Фаринелли» разжигают интерес в тому типу пения, который, кажется, потерян навсегда, но благодаря совершенству современной вокальной техники, празднует свое возрождение в голосах контратеноров.

Насколько современен для тебя идеал пения, некогда высокого искусства кастратов?

- Я уже часто пел «Юлия Цезаря» Генделя, и главная партия была написана для Сенесино, одного из знаменитейших кастратов того времени. Однако, у меня удивительное чувство, что все это было написано Генделем точно для моего голоса. В те времена, арии сочиняли в горле певца, если можно так выразиться. Любую партию, которая была написана для Сенесино – я могу перенять с легкостью. Я, конечно, не знаю, как Сенесино пел; но если ты поешь роли, которые были написаны для определенного человека прошлого, ассоциации не заставят себя ждать.

Но различие между тобой и "далеким собратом" – не касаясь физической разницы – лежит прежде всего в технике пения, не так ли?

- Я уверен, что Сенесино пел намного красивее и виртуознее, чем я. К сожалению, точно мы этого никогда не узнаем! В любом случае, голос кастрата звучит иначе. Остались записи последнего кастрата Сикстинской капеллы...

Ты говоришь про Алессандро Морески?

- Да. Конечно, это невероятно интересно слышать голос, который соединяет в себе чистоту подросткового тембра и силу взрослого мужчины. Что было такого неслыханного в тех голосах, что бросало весь мир к их ногам?

С другой стороны, голос стареющего Морески, в несовершенном качестве записи тех лет, может способствовать только неопределенным догадкам...

- Безусловно. И стиль, что угодно, но не барокко. Звучит, наверное, даже по-идиотски. В первый момент человек начинает смеяться, конечно.

Вспоминается Флоренс Фостер Дженкинс...

- Точно! Но иногда, то тут, то там, все-таки появляются проблески чего-то такого, где думаешь : Наверное, вот что могло быть тем, из-за чего люди теряли разум.

Что, по-твоему мнению, так привлекает в голосах контратеноров сегодня?

- Сейчас опять упремся в клише. Я думаю, что людям нравится нечто экзотическое, не повседневное. Так же, это новое звучание, к которому не привыкли. Расширившийся репертуар контратеноров, безусловно, играет свою роль. Сейчас есть контратеноры, которые способны петь с оперной силой. И такая разная палитра голосов контратеноров - тоже важный параметр. Откровенно говоря, мы отличаемся друг от друга много больше, чем сегодняшние сопрано, меццо, тенора и т.д.

И еще одна вещь: это против всех правил, петь высоко, если ты мужчина.

Но тот же Сенесино был обожаем, потому что он выполнял подсознательное желание аудитории быть полноценными снова, а не постоянно исключать одну часть их индивидуальности. По Платону, влюбленные составляют две половинки одного целого, и они ищут друг друга. Все мы несем это в нашей душе, и именно это, как я думаю, является тем, что делает голос контратенора настолько привлекательным.

Кроме Генделя для кастратов писал Моцарт. "Exsultate, jubilate", например, или Россини "Аурелиано в Пальмире ", и даже Джакомо Мейербер сочинял партию для кастрата в его опере "Il crociato in Egitto». Привлекает тебя последняя фаза этой музыкальной эры?

- Я принадлежу к контратенорам английской школы. Мой базовый репертуар это музыка барокко и ренессанса. Это то, чему меня учили, это то – где я чувствую себя как дома. Но конечно, выбор ролей зависит прежде всего от того, как они подходят для голоса. Если неудобно и утомительно - тогда скорее нет, чем да. .... Я нахожу, что пение всегда должно звучать естественно и легко. Это был идеал барокко. Tosi писал в его школе пения, что же является тайной пения: один поет быстро, другой высоко, третий поет очень громко. Однако, в конце концов, именно легкость очаровывает нас больше всего.

Нужно, чтобы слушатель полностью отдавался музыке, без того, чтобы думать « Как певец это сделал?». Как только усилия заметны, - или, что самое ужасное, еще и слышны! – лучше я откажусь и не буду это петь.. Конечно, всегда имеются партии, в которых тебе ясно, что как-нибудь ты сумел бы спеть и взял бы и все низы, и верхи тоже..

Но это «как-нибудь» вызывает у меня отторжение.

Приведи пример?

- Бах "Matthaeuspassion" с современным оркестром. Это слишком высоко для меня. Хотя мне уже неоднократно поступали предложения от очень интересных дирижеров... На аутентичных инструментах и на полтона ниже чем 415 Hz? Без проблем. Конечно, я могу спеть и на полтона выше – не вопрос. Но тогда голос не звучал бы легко, без усилий. Я не хочу, чтобы голос звучал насильственно, это убивает эстетику.

Но принципиальных возражений против современных инструментов у тебя нет?

- Нет. Сущность музыки не в разнице между 415 Hz и 440 Hz, или между жильными и стальными струнами. Если игра идет без души, то это звучит одинаково отвратительно, как на современных инструментах, так на старинных.

Там, где в игру вкладывают душу, для меня не имеет значения, какая скрипка будет меня сопровождать: аутентичная или современная.

Итак, всю дискуссию о современном и аутентичном исполнении можно закрывать? Главное, чтобы «играли с душой»?

- Нет, я этого не скажу. Потому что я, безусловно, уверен, - музыка, которая была написана для барочных инструментов, звучит лучше всего именно на них. Иначе, можно было бы играть скрипичный концерт Бетховена на барочных скрипках – главное, чтобы с душой. Но ведь никому в голову не приходит такая идея, не правда ли? Но все же, я не хотел бы увязнуть в догматизме. Музыка не должна быть чем-то таким, что хранится за стеклом , в пыльном музее. Самое прекрасное, что музыка никогда не становиться «старой». В тот момент, когда ты садишься за пианино и кладешь руки на клавиши – она всегда новая. Речь идет об эмоциях, которые музыка могла бы вызывать у артиста и публики.

Твой коллега, Майкл Чанс, сказал однажды, что как только он открывает рот, взгляды публики отрываются от его лица и скользят вниз. С тобой случалось похожее?

- Конечно, это случалось со всеми нами. Я помню, двух пожилых дам, которые неожиданно проговорились, стоя рядом со мной... «Да, очень красиво он пел, да. Но, ох, как он несчастен, бедняжка!». После концерта вокруг меня вращаются люди, с любопытством ждущие, пока я не скажу пару слов. После чего слышен пораженный вздох. Людям очень интересно, как я говорю в жизни. Для них все это непривычно. Есть ясные границы ролей: мужчина высокий, сильный, со щетиной, говорит низко, поет низко. Женщина, напротив, маленькая, хрупкая, беззащитная, говорит и поет высоко. И если такой мужчина начинает петь высоко – для многих это разрушает привычную картину мира.

Твой голос, для многих, значит очень многое.. У тебя есть преданные фанаты, которые открыли в нем прекраснейший «звук» мира, и счастливы, что ты есть. Что значит для тебя счастье? И как ты сам воспринимаешь свой голос?

- Под счастьем я никогда не назову первым делом телесное здоровье, которое сейчас превратилось в культ. Однако, существует так много людей, которые здоровы телом, но ментально кончены. И есть другие, которые телесно больны, но живут, сохраняя счастливый баланс. Поэтому я счастлив, пока мне позволено петь и пока я могу петь, и если голос здоров. Тогда я с радостью внесу свою лепту, чтобы сделать других людей счастливыми.

Я понимаю, что у меня необычный голос. Мужчинам не свойственно петь так. Поэтому я рассматриваю его как подарок. Хотя, мне бывало говорят «О, зачем ты так насилуешь голос? Ты мог петь с меньшими усилиями, как тенор или баритон!».. Единственное, что я могу на это сказать: для меня это - мой нормальный голос. Я никогда не чувствовал себя комфортно в другой тесситуре.

Конечно, сам я слышу его иначе, чем другие, но это одинаково для всех певцов. Мне тоже потребовалось время, чтобы привыкнуть к тому, что когда я слышу себя в записи – это не совсем я.

Но эмоции, которые этот голос вызывает у многих слушателей, это то, к чему я все еще не могу привыкнуть. Хотя он был со мной всегда.

Поэтому же я не знаю, что отвечать на письма, вроде такого: «Я проснулся вчера утром и обнаружил, что я контратенор. Что мне делать?»

Ты говорил: «музыка – это моя жизнь». Что ты в это вкладываешь? Выражение довольно избитое...

- Пища для музыки – сама жизнь. Споры с женой и детьми, приятный выходной, встреча с друзьями и даже похмелье на следующий день – все это топливо для музыки.

Если повседневная жизнь для тебя не существует, и ты живешь только искусством и больше ничем – приходит момент, когда музыка начинает пожирать тебя самого.

Музыка - священное искусство, не так ли?

- Все искусства священны, потому что все они связаны с человеческим творчеством.

Замечательный певец – какой он?

- Это не просто певец , который поет музыку, но мы слышим особенный характер, личность, и поэтому не столь важно иметь красивый голос. Лучший пример : Мария Каллас. Ее голос, возможно, не был эстетическим идеалом бельканто: у нее было много неровных, острых звуков – но у нее этот характер был, и она не звучала как другие.

Я не имею ввиду, что мы все должны выделяться любой ценой, но не нужно выглаживать себя стальным утюгом тоже.

Обратный пример: в прошлом году, я был в жюри на прослушивании юных певцов. Все они, как один, пели сложные барочные арии, и были неотличимы друг от друга. В итоге, мы попросили спеть народные песни их родных стран, и лишь тогда зазвучала их личность и сердце. Мы все знаем, как звучит Эмма Кёркби – и мы все слышали много плохих подделок под нее. Она уникальна, и она велика, - но как много сопрано пытаются петь, как она ! Неужели кому-то хотелось бы звучать,как шаблон? Но я надеюсь, что индивидуальность вернется.

Это ценнейшая вещь.

Я всегда говорю, что есть два типа зрителя. Первый - аудитория, глубоко впечатляемая теми, кто поет очень быстро или очень громко, или очень высоко. «Блеск! Браво!» - кричат они после того, как ария закончилась. Их не заботит связь между музыкой и текстом. «Ах, хорошее легато!», «Ах, красивый голос!», «Как он (она) быстро поет!» и т.п.

Никогда это не приводит к идеалу «Меня это тронуло до глубины души». Но есть и другая аудитория, которая ценит неповторимость и искренность. Поэтому, я верю, что индивидуальность вернется к нам. К моему счастью, подобную аудиторию чаще встречаешь среди слушателей барочной музыки. Это – другие зрители, они не последователи «циркового аттракциона».

Будущее оперы?

- Я хотел бы, что бы в оперных театрах присутствовало больше опер, а не только те, что были написаны после 1800 года. Сейчас ситуация такова, что во всех театрах играется одно и то же, трижды и четырежды подряд. Но есть так много опер, которые мы еще не знаем, и которые пользовались огромным успехом, в те времена, в Венеции, в Неаполе. Они являются интересными для нас не только потому, что они нечто новое теперь, а потому, что многие из этих опер – хорошие. .

Если бы ты мог выбирать, когда тебе родиться и кем быть, кем бы ты стал?

- Тамплиером, во времена крестовых походов. Отправился бы на поиски Святого Грааля.

Каково это, быть одним из главных знамён барочной музыки?

- Приятно быть популярным, да. А еще приятнее, что это не имеет никакого вторжения в мою личную жизнь. Потому что, быть известным в мире барочной музыки это все равно, что быть победителем последнего турнира по шахматам. (смеется) Ты знаешь, кто был победителем последнего турнира? Я – нет.

Кому ты обязан своим успехом?

- Я не знаю. Но точно не себе. По-моему, я ничего особенного для этого не делал. Думаю, что удача внезапно ударила меня молотком по голове.

С какими дирижерами тебе нравится работать?

- Со многими. Но особенно с теми, которые способны чувствовать певца.

Очень важно ободрять музыканта. Выжимать из певцов их максимум, не оскорбляя их. Нет никакого оправдания подобной злобности. Если сопрано, на репетиции, оставляет сцену в слезах или с нервным срывом – это вина дирижера от и до. Я очень сержусь, даже лишь слыша об этом. Это бесчеловечно.

«Единственный способ избавиться от искушения - это поддаться ему.» - сказал Оскар Уальд. Что скажешь на это ты?

- Чушь полнейшая. Вот что.

(с) KlassikAkzente; Amazon; harmonia mundi; etc.

--------------------------------------------------------------------------------------------------

Филипп Жарусски родился 13.2.1978 в Мезон Лафитт на северозападе Парижа. В 11 лет начал учиться играть на скрипке, позже - на фортепиано, поступил в Парижскую Консерваторию на отделение Старинной музыки, закончил с отличием, заняв первое место на Конкурсе скрипачей Версаля. В 1996 приступил к занятиям вокалом у Николь Файен. Дебютировал как контртенор в 1999 в оратории А.Скарлатти " Sedecia, re di Gerusalemme" на музыкальном фестивале в Royaumont and Ambronay, за чем последовал контракт с Virgin Classics.

Из интервью 16 марта 09 "сrescendo".

С: Ощущаете ли вы ваш голос как подарок?

PhJ: Подарок - это не мой голос, а мое к нему отношение. У меня за спиной 12 лет работы с моей учительницей, которая преподала мне , прежде всего урок того, что не надо пытаться делать вид , что ты - что то бОльшее, чем есть на самом деле. В начале были трудности, потому что голос у меня небольшой и не особо сильный. Но со временем мне удалось выработать больше резонансов и чистоты звука в верхнем регистре и воспринимаю теперь концерты, как нечто вполне естественное, не волнуюсь и не боюсь. :-)

С: Вы предпочитаете петь в маленьких залах больше, чем в больших?

PhJ: Размер зала значения не имеет. Некоторые из больших, несмотря на размеры, имеют хорошую акустику благодаря деревянным стенам и "акустическому парусу". Для камерной музыки, конечно, больше подходят небольшие залы. Но некоторые из них очень сухи, и поэтому в них тяжело петь. Я очень внимательно отношусь к выбору зала и отказываюсь от тех, которые нахожу недостаточно подходящими. В конце концов, это - ответственность перед публикой. Некоторые церкви, например, насолько велики, что в последних рядах слышно только эхо. С другой стороны, публику надо также "воспитывать", как это делает Чечилия Бартоли своими экстремальными piano-нюансами - она заставляет внимательно прислушаться. Не обязательно все время кричать - особенно контртенору, который не может делать со своим голосом все, что угодно.

С: Есть ли у вас любисые залы ?

PhJ: В Испании построено в последнее время несколько новых залов, целиком из дерева и просто замечательных, как например в Вайядолиде.

Потом существуют некоторые с просто легендарной акустикой, как Concertgebouw в Амстердаме. Особенно меня впечатляют исторические места, как Концертный Зал Чайковского в Москве. Ведь там выступали все знаменитости за сценой есть такое совершенно затоптанное место на полу, потому что музыканты нервно ходили там туда- сюда перед выходом на сцену. Стены могут сохранять воспоминания.....

C: В конце 2008 во время вручения вам премии ECHO Klassik как Певцу года вы потрясли публику своим выступлением, несмотря на сильную простуду. Как это возможно?

PhJ: Одна из сторон работы певца заключается в том, чтобы, несмотря на стресс и проблемы со здоровьем, через упражнения, технику и терпение привести голос снова в форму. Кроме того, я выбрал подходящую арию, судя по всему. Когда выступаешь по телевидению , не надо удивлять виртуозностью, а наоборот, надо вызывать эмоции и подтверждать этим, как сильно классическая музыка может тронуть чувства. „Alto Giove“ захватывает c первой же ноты.

С: Одна из слушательниц сегодня сказала другой : - «Это райское наслаждение!» Воспарение в иные сферы – ваша сила?

PhJ: Мой голос по силе и звучанию больше небо, чем земля. Несмотря на это, я должен учиться «заземлять» его, давать ему больше пространства и цвета, обогащать его.

С: Чем отличается голос контртенора от голоса кастрата?

PhJ: После кастрации сохранялся только детский голос, тело же росло непропорционально дальше . Так что кастраты были выше, чем остальные певцы, имели больше резонанса и дыхания. Кроме того, они получали длительное образование, не только по вокалу, но и композиции, игре на чембало и т.д. Кастраты идеально исполняли свой репертуар, пели в основном только то, что было написано специально для них и могли работать напрямую с композитором. Мы же напротив, задаем себе бесконечные вопросы – какой темп выбрать, что и как подчеркнуть, выделить...Чтобы иметь эту «прямую линию», я хотел бы работать с современными композиторами более интенсивно.

С: Значит, вас интересует не только барокко?

PhJ: Почему бы не подвигаться в других мирах, если ты чувствуешь, что это хорошо подходит твоему голосу? Например, я наконец записал «Meliodies Francaises» - мое по многим причинам давнее желание. Во первых, я люблю эту музыку рубежа веков, потому что она одновременно изысканна , интимна и озвучивает восхитительные тексты. Во – вторых , я непременно хотел петь на моем родном языке, что в репертуаре барокко невозможно, потому что кастраты были задействованы во Франции только в духовной, но не в оперной музыке. Когда поешь на родном языке, голос звучит иначе- так, что о нем можно многое узнать и понять. И в конце концов, я хотел вступиться за этот жанр, который, в отличие от «Deutsches Lied», почти никогда не стоит в программе.

C: Планируете ли вы турне с этим репертуаром?

PhJ: Да, с марта по ноябрь мне предстоят некоторые концерты.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Интервью Филиппа венгерской газете " Nepszabadsag" от 4.4.09.

Автор - Judit Beszterczey, перевод -Kovacs Maria.

«Мне не хотелось бы разлениться»

Впервые выступил перед венгерской публикой самый известный и обаятельный в мире молодой контртенор Филипп Жарусски на Будапештском Весеннем Фестивале. В этот раз репертуар тридцатилетнего французского исполнителя отличается от обычного: вместо арий эпохи барокко он поёт менее известные французские песни композиторов 19-ого века: Хан, Maссне и Дeбюсси. Он дал нам интервью в день концерта.

- Два года назад мы встретились в Германии в городе Райнгау, вы дали интервью венгерской газете «Непсабадшаг». Тогда было легче назначить вам встречу. Что изменилось с тех пор?

- Я не стал другим человеком, но выступаю чаще, чем два года назад. У меня за два года вышли три альбома. Путешествую по миру, переезжая из одной гостиницы в другую. Все больше и больше журналистов назначают мне встречи, однажды например двадцать журналистов опрашивали меня одновременно. К сожалению, я не могу удовлетворить все приглашения. Я работаю над новым альбомом, играю оперные роли, мои дни очень перегружены. Но я стремлюсь остаться таким же, каким я был десять лет назад. Я поддерживаю связь со старыми друзьями, которых совсем не интересует, чем я занимаюсь.

- Билеты на ваш концерт раскупались очень быстро, хотя в Венгрии нет особого культа контртеноров.

- Я знаю, что мои альбомы продаются хуже. Но - благодаря Интернету - моя музыка распространяется, всё больше и больше людей обнаруживают её. Например на YouTube можно посмотреть и послушать мои исполнения со многими комментариями. Благодаря Интернету я имею огромный круг поклонников в Японии, где я дал концерт в этом году в первый раз. Интернет – это революционная возможность для исполнителей, в том числе и для меня.

-Вы учились играть на скрипке, но в 18 лет на концерте Fabrice di Falco вы поняли, что хотели бы петь в этой манере. Вы быстро достигли этого тембра или прошлось бороться долго?

-Я много занимался с моей учительницей, Nicole Fallien, которая не была уверена в моих способностях. Мой голос был слабоватым. Я был уверен, что нашёл свою дорогу, но она вначале не воспринимала меня всерьёз. Тяжёлая работа и настойчивость были необходимы, чтобы физически и психически достичь этого тембра с помощью техники фальцета.

-20-ого января вы получили одно из самых значительных классических музыкальных признаний Европы, MIDEM в Каннах. Это – большая честь для контртеноров.

- Приз доказывает, что мы наконец-то начинаем выходить из круга чудаков, из маскарадной мишуры. Всё реже спрашивают у меня, не кастрат ли я. :-) В 2008-ом году я получил приз «диск года» во Франции, и я надеюсь, что это поспособствовало эмансипации контртеноров. Я принадлежу к пятому поколению. В наши дни 400 профессиональных контртеноров поют во всем мире, они исполняют разные репертуары. Мы стараемся расширять диапазон своих возможностей.

- Ваш новый альбом, «Опиум» вызвал немалое удивление: вместо арий эпохи барокко вы поёте менее известные французские песни. Вы хотели расширить диапазон?

- Я получаю не только похвалы, но и критику. Например во время автографов подошла ко мне молодая девушка и сказала, что у неё есть все мои диски, но «Опиум» она не купит ни в коем случае. Публика различным образом реагирует, после концерта нет большого ликования, восклицаний. Критики абсолютно разного мнения об «Опиуме», одни возносят до небес, а французы далеко не хвалят. Мне нужно постоянно находиться в поисках, потому что мне не хотелось бы разлениться. В Версальской консерватории я уже занимался французскими песнями. В прошлом году я был приглашён на фестиваль, чтобы спеть французские мелодии. Мне аккомпанировал Jerome Ducros, мы поняли друг друга быстро и решили записать диск.

-Суперобложки ваших ранних альбомов украшали красивые картины. Но в 2004-ом году вышел диск «Виртуозные Кантаты» Вивальди и с тех пор на всех обложках можно видеть вас: в расстёгнутой рубашке или в маске. На суперобложке альбома «Опиум» вы выглядите как модель.

- Не легко контролировать свой имидж. Издатель решает о суперобложке альбома. Я принял, что стал «продуктом»: маркетинг необходим для того, чтобы покупали мой альбом. Конечно из-за этого получаю критические замечания. С другой стороны суперобложка альбома «Опиум» мне нравится, потому что на ней видно только моё лицо.

- Как вы думаете, как развивалась бы ваша карьера без огромного круга поклонников? Молодые девушки в восторге от вас...

- Я ещё не думал об этом. Публика моих концертов состоит не из фанатичных поклонников. В то же время у меня есть проблемы с поклонниками. Я пытаюсь вести себя любезно с ними, но тогда они думают, что мы друзья. Они следят за мной на улице, постоянно фотографируют меня, пишут кучу писем. Я удивлён тем, что у некоторых хватает денег на все мои концерты. Однако бывают и опасные фанаты: например один парень обнаружил мой домашний телефонный номер и звонит мне в самые невозможные моменты, чтобы узнать, что я пою на следующий день, и почему не пою его любимую песню. Это - пугающее чувство. Я часто думаю о том, какова может быть жизнь Мадонны...

- Хотя вы получили несколько призов и имеете более двадцати альбомов, вы ещё очень молоды. Как хотели бы продолжить свою карьеру?

- Мы составляем мой новый альбом из произведений Johann Christian Bach. Я не размышляю о далеком будущем. Я не настаиваю на том, чтобы остаться на сцене. Как у некоторых контртеноров, у меня тоже может ослабеть голос через несколько десятилетий. Я испытываю сожаление к тем, кто не может вовремя уйти со сцены. Возможно, что через десять лет я буду учителем, или буду заниматься совсем другим делом. Моё секретное желание - исчезнуть на несколько месяцев чтобы отдохнуть, подзарядиться, поразмышлять, и иногда просто выпить вина с друзьями.

-------------------------------------------------------------------------------------------

23.5.09 Kurier. at

"Когда мужчинам позволено плакать..."

"От скрипки ввысь"

Филипп Жарусски о богах, героях и изгоях.

- Я начал с занятий на скрипке и играл очень много Шостаковича. Барочную музыку я просто недолюбливал. Но после посещения концерта, в котором выступал контртенор я был шокирован, околдован и понял, что именно это – мое призвание. До того я пел в основном дома, с диском Марии Каллас в CD-плеере.

- Сближение с репертуаром Фаринелли было очень неспешным. Все популярное я нахожу несколькоо сомнительным. Особенно, когда некоторые коллеги украшают себя ариями известных кастратов и каждый считает себя «новым Фаринелли». Но долгое сопротивление закончилось после того, как я спел несколько его арий – они превосходно подходили моему голосу. Так что это мой голос принял за меня решение .

- Выразительность искусства кастратов была не только в звуках голоса. Они несли драму своей судьбы в своем пении, ведь они были обречены на существование в качестве «вокальных машин», которые не нимеют никаких возможностей выразить себя на ином поприще. Такая судьба глубоко потрясает.

- Они были вынуждены бороться с огромным контрастом: на сцене – воплощать богов , а в реальной жизни быть неприкаянными изгоями. Многие кастраты умирали вскоре после того, как покидали сцену.

- Как я представляю себе голос Фаринелли? Очень звучным и сильным в любом случае. Но вероятно мы были бы разочарованы, услышав его- Фаринелли звучал бы слишком технично и механически для нас сегодня.

- То, что барочная музыка и контртеноры стали намного более популярны, чем десять лет назад – это не просто проявление моды. Ведь в наших головах тоже происходят определенные процессы, мы все больше отходим от романтических концептов и заново открываетм для себя сумасшедшую барочную страсть к жизни. Мужчины уже больше не должны быть только несломляемыми героями, теперь мужчинам позволено чувствовать, так же, как и женщинам и также выражать свои чувства.

- Следующим проектом будет CD с ариями Йоханна – Кристиана Баха. Ведь голос – это только инструмент для пробуждения к жизни звуков давно забытых миров...

-------------------------------------------------------------------------------

Интервью от 6.5.09 "L?Express".

Как стать звездой классической музыки?

Ничто меня не предрасполагало к карьере артиста. Я вырос в обычной семье среднего класса, в Мезон - Лафитт, в парижском пригороде, где и выучился. Я начал заниматься музыкой поздно, в 11 лет. Мои родители не были музыкантами. Именно в колледже, благодаря одному учителю музыки, я обнаружил эту страсть. Он заставлял учеников писать песни и я любил их петь. Очевидно успешно, так как он навестил моих родителей чтобы сказать им, что я должен продолжать в этом направлении. Я думаю, что именно тогда возникло мое предназначение. Ребенком я рисовал и много размышлял. Но когда я начал играть на скрипке, это быстро стало одержимостью.

Как реагировало ваше окружение?

Мои родители имели дома диски классической музыки - моя мать очень любила Каллас, например. Они быстро поняли мою страсть к музыке. И мне сказали просто:

WOW! Приятно, однако, вот так найти свои переводы! )))

Вы откуда брали - с форума Классика?

Из вКонтакте