Наши статьи

[Археолог]

15.02.2024 в 17:36, M.Melomanov сказал:

пришлось вставить "женщина сгубила"

Т.е., глупая прог-а не пропустила "бaбa сгубила"? Сколько же "странностей" на этом сайте! И главное - нигде нет списка "запрещённой литературы".

[M.Melomanov]

1 час назад, Археолог сказал:

глупая прог-а не пропустила "бaбa сгубила"?

точнее,   глупая прог-а не пропустила "бaбa  погубила"

[Игорь Калинин]

1 час назад, M.Melomanov сказал:

точнее,   глупая прог-а не пропустила "бaбa  погубила"

Программы составляют люди и видимо женщина не понравилась какой-то женщине.   (и пофиг вся литература и народный, базовый опыт-наследие) 

[MAVERIK]

А может он сам себя сгубил? Вёл аморальный образ жизни, принибрежительно относился к детям, к близким, к самому себе? Создал себе такие социальные, бытейские условия, которые и привели к гибели? Может причины своих бед надо искать в самом себе? Может дело в этом? 

[M.Melomanov]

30.01.2024 в 16:49, Пешеход сказал:

Ваш же (очень правильный) вопрос: зачем?

конечно, не для двух десятков здесь участвующих.  но у темы неплохая статистика, вдруг новоприбывшие заинтересуются

[M.Melomanov]

30.01.2024 в 16:49, Пешеход сказал:

Копатель же сформулировал предельно ясно: он развлекается.

общение на форумах - чем не развлечение ? мне вот порой нравится пикироваться с оппонентами, особенно самоуверенными

[M.Melomanov]

10.02.2024 в 22:49, Археолог сказал:

От себя добавлю - истинно большевистский поэт. Грубый, безпринцыпный, хамоватый, безпардонный, лизоблюдский, и пр., пр., пр..

психологический портрет оппонента прямо сам напрашивается

[M.Melomanov]

10.02.2024 в 22:49, Археолог сказал:

истинно большевистский поэт. Грубый,  хамоватый, безпардонный,  и пр., пр., пр..

Есенин ? большевиком себя называл, про Ленина  с Бухариным писал, на луну отливал, женщин на х.. посылал, читателям предлагал у мерина кое-что попробовать...  нежнейшая лирика, однако.

[M.Melomanov]

3 часа назад, MAVERIK сказал:

А может он сам себя сгубил? Вёл аморальный образ жизни, принибрежительно относился к детям, к близким, к самому себе? Создал себе такие социальные, бытейские условия, которые и привели к гибели? Может причины своих бед надо искать в самом себе? Может дело в этом? 

и в этом тоже. сейчас дочитываю неплохую биографию Есенина от Захара Прилепина. есть мелкие неточности, но и есть интересные подробности.  Прилепин тоже увязывает начало алкоголизма Есенина со встречей с Дункан

[Археолог]

19 часов назад, M.Melomanov сказал:

Прилепин тоже увязывает начало алкоголизма Есенина со встречей с Дункан

Не читаю Прилепина.

Но встреча - это только начало. Основная причина - работа на "органы". Через него и Дункан следили за связями.

20 часов назад, M.Melomanov сказал:

Есенин ?

В меньшей степени. Но присутствует. Когда он понял, во что вляпался с большевичьём....

Маньяковский. Тоже, кстати, "помогли" из-за "сотрудничества".

Сколько же зла и горя принесла красная чума на Русь!...

[M.Melomanov]

В. Я. Брюсов глазами современника

(Из воспоминаний В. Г. Шершеневича)

       
       Мне было лет четырнадцать. Я шел по Воздвиженке. Среди прохожих, среди ленивых извозчиков, среди падающего снега и похрустывавшего от мороза воздуха передо мной мелькнуло какое-то не настоящее лицо. Шел человек среднего роста, в бобровой шапке, с поднятым воротником. Лицо, сплошь асимметричное, как будто только что спрыгнувшее с картины кубиста. Замороженные усы. Рысьи глаза. Тросточка в руках.
       Я узнал его, но не поверил. Не может быть, чтоб вот так, просто, по той же Воздвиженке, на которой я жил и по которой я сейчас шел, около Офицерского общества проходил и "он". Я остановился, потом не выдержал, повернул обратно, догнал и еще раз посмотрел в лицо.
       Толкнул каких-то двух женщин. Одна из них тоже посмотрела на прошедшего человека с монгольским, кубистическим лицом и сказала: "Валерий Брюсов!"
       Позже я узнал, что он часто ходит в это время в Ваганьковский переулок [ныне улица Маркса и Энгельса], где помещалась редакция журнала "Русская мысль".
       Брюсов был первым "настоящим" поэтом, которого я увидел, и не странно ли, что именно его я полюбил больше всех и до сего дня думаю, что не было более поэтичного поэта за всю его эпоху...
       С Брюсовым я познакомился году в двенадцатом. Я пришел к нему в редакцию "Русской мысли". Там он принимал молодых поэтов, с необычайной точностью приходя в назначенные часы.
       Я принес ему стихи, мои стихи, которые, конечно, были лучшими в мире, и, прочитав их, Брюсов должен был броситься ко мне на шею, напечатать их на первой странице журнала, а может быть (если Брюсов честен), попросить меня, чтоб я научил его, Брюсова, так хорошо писать. Но несмотря на мою гениальность, я вошел скромно. Я не хотел ошеломлять своим торжествующим видом Брюсова, но твердо помню (кто забывает то, что происходит в девятнадцать лет!), что я ждал в награду подарка: карточку с надписью "победителю-ученику от побежденного учителя", ведь именно такую надпись сделал Жуковский Пушкину.
       Я знаю много описаний Валерия Яковлевича. Начиная от восторженного эскиза А. Белого (повторенного в его мемуарах) "Брюсов в редакции "Весов", где Валерий Яковлевич зарисован неким декадентским Мефистофелем, до сухих газетных набросков. По-моему, ни одно не похоже.
       Ни разбросанные, как попало, кубистические линии лица, ни несколько заспанные, но всегда просверливающие собеседника глаза, ни намеренная эластичность движений (он написал о себе, что он -- потомок скифов,-- как же можно было после этих строк потерять гибкость и упругость?),-- ничто из этого не было самым существенным в Брюсове.
       Основным, т. е. особо характеризующим Брюсова, была его скованная собранность. Она замыкала и строгие мысли и девическую застенчивость...
       Брюсов при всей своей пунктуальности, точности, необычайной любви к каждому делу, за которое он брался, вплоть до винта, преферанса и заказа ужина, при всей своей нарочитой сухости, Брюсов был, как это ни странно звучит, с детства немолодым мальчиком. Мальчиком он остался на всю жизнь и, вероятно, ребенком он умер.
       Только у детей бывает такая пытливость, такая тяга "узнать все". Брюсов кидался на все, и все, на что он кидался, он изучал необычайно досконально. У него были хорошие знания в области латинской поэзии и поэзии французской (русскую он знал просто замечательно!), он солидно знал историю, математику и даже оккультные науки. Интересовался спортом (его первая печатная строка -- о бегах). Изучал языки. Он мог отдаться изучению какого-либо языка специально для того, чтоб прочесть в подлиннике того или иного автора или перевести этого автора. Брюсов считал ниже своего достоинства не знать какой-либо отрасли, а начав знакомиться с этой отраслью, он увлекался и вникал досконально во все детали, и потому счастливо избегал опасности быть дилетантом.
       Брюсов смотрел на весь мир, как будто он впервые его видел. Только видя, как Брюсов теряется в природе, как он становится старомодно нежен и трогателен около женщины, можно было понять, что он всю жизнь хотел казаться и казался не тем, чем он был.
       Он рисовался вождем, эротическим поэтом, демонистом, всем, чем модно было быть в те дни. Но это был портрет Брюсова, а не оригинал. Ах, как был непохож Валерий Яковлевич на Брюсова!..
       Итак, редакция. Итак, Брюсов достает тоненькую пачку моих стихов и роняет свое гортанное, отрывистое (он даже в читке стихов почти лаял):
       -- Прочел. Слабо. Неинтересно. Надо больше работать. Пишите каждый день, пишите много, а выбрасывайте еще больше. Печатайте только то, что не стыдно печатать через год после написания.
       -- Надо иметь свое лицо, пусть даже скверное, но свое! Нельзя писать сегодня так, как я писал десять лет назад, и как я пишу сейчас. У меня довольно учеников, а кто же будет учить меня?
       -- Читайте, хоть Северянина. Неважно пишет, но интересно.
       -- Если написали, что жить больше не можете, надо умирать! Иначе это литературная интересность, поза, пошлость!
       Каждая из этих стрел попадала не только в цель, не только в сердце, но и в мои щеки, которые пунцовели. И через пять минут я выходил от Брюсова, ясно осознав, что я круглая бездарность. Я не мог даже защищать свои стихи.
       И Брюсову я обязан тем, что я выучился работать, и мне кажется, что даже выучился писать стихи.
       Через два года я послал Валерию Яковлевичу мою новую книгу и, как всегда аккуратно, через два-три дня, я получил его визитную карточку, на обороте которой было написано:
       "Дорогой Вадим Габриэлевич! Книгу прочел. Любовался многими рифмами. Видны большие успехи и работа. Рад был бы, если б зашли поговорить. Жду Вас в среду, в 2 часа. Ваш Валерий Брюсов".
       Это была большая победа. Но и на этот раз меня ждал только разбор стихов, весьма далекий от похвал. Но я уже не смущался. Я продолжал работать.
       И только в девятнадцатом или двадцатом году я добился того, что, прочитав Брюсову одно из стихотворений, позже напечатанных в моей книжке "Лошадь как лошадь", я увидал, как лицо учителя просияло, он заставил меня перечесть это стихотворение ("Есть страшный миг") еще раз и еще. Потом крепко пожал мне руку и сказал:
       -- По-настоящему хорошо! Завидно, что не я написал!-- И, уже улыбаясь, добавил: -- Может, поменяемся. Отдайте мне это, а я вам в обмен дам пяток моих новых:!..
       
       "Лошадь как лошадь" имела шумный успех скандала и признанья. Мне понадобились добавочные экземпляры для подарков. Я пошел к милейшему заведующему Центропечатью Б. Ф. Малкину. Он мне дал записку на склад. Спускаюсь на склад. Заведующий ищет и не находит книги. Возвращается довольный:
       -- Книжечки вашей не осталось больше. Спрос громадный. Требований много. Побольше бы на эту тему писали.
       Как я ни был горд тем, что двадцать тысяч разошлось в неделю и слава моя росла, но я усомнился. Я попросил указать, куда же отправлено столько книг. Заведующий охотно ткнул пальцем в отчет:
       -- О лошадях книжечка. Наркомзем всю забрал. Оттуда уже, вероятно, в деревню послали. Каждый день звонят, нет ли еще чего по лошадиному.
       Теперь смешной факт, тогда он означал гибель всего тиража. Я молнией (но на глазах у молнии были слезы, а на языке не совсем удобоповторяемые слова) влетел к Малкину. Малкин отзвонил, книгу успели захватить.
       Через несколько лет в мемуарной статье Малкина (не то в "Огоньке", не то в "Красной ниве") я прочел, что этот факт стал известен далеко за пределами Центропечати.
       Человек, стоявший далеко от поэзии, человек, занятый кипучей работой, человек с бессонными глазами и слегка неправильным "р", проезжая с Малкиным на митинг по Тверской мимо Центропечати, ехидно посмеялся над этим фактом, указывавшим на не совсем четкую работу аппарата.
       Этот человек был Владимир Ильич.
       Возвращаюсь обратно. Среда. Назначенные часы на Мещанской. Идут споры, беседы, сообщаются новости, читаются стихи, пьют чай. В доме Брюсова я никогда не видел алкоголя, хотя вне дома Валерий Яковлевич пил.
       В ту среду, о которой я пишу, я впервые встретился со старым человеком, таким ученым, что цитаты вылезали не только изо рта, но и из остатка волос, из-под полы сюртука. Этот человек рассказывал об эпохе Возрождения так запросто, как будто он только вчера пришел к нам из этой эпохи. Он говорил о Петрарке так, как будто только что на углу Корсо Венеция или Виа Альпа он встретил этого поэта. Фома Аквинский был ему знакомее, чем мне Брюсов, а времяпрепровождение Данте он знал с точностью железнодорожного расписания.
       Этот человек писал неуклюжие (по-моему) и замечательные (по мнению Брюсова) стихи. Этот человек писал статьи по искусству и диссертации по католичеству на латинском языке. Научные исследования его печатались на Западе, но были сухими и безжизненными. Теперь этот человек служит в Ватикане и, очевидно, "сделав карьеру", носит наряд и шляпу не то кардинала, не то прелата. Это был Вячеслав Иванов. Я помню, как между двух стаканов чаю Брюсов поспорил с Ивановым о какой-то латинской цитате. Я сидел подавленный: чемпион знаний, вскормленник столетий, полководец цитат и универсалист языков В. Иванов, с одной стороны, а с другой -- очень образованный человек, но все же только человек.
       Я трепетал за Брюсова. Но Валерий Яковлевич шмыгнул своей нарочитой походкой в кабинет, принес оттуда книгу и... Иванов сдался. Я торжествовал. Признаться, глаза у Брюсова тоже ликовали, хотя он, по долгу вежливости, сам объяснил Иванову, почему тот ошибся.
       На этих же "средах", хотя и редко, я встречал А. Белого. У Белого были какие-то спутанно-ссорные отношения с Брюсовым. Белый то влюблялся в Брюсова, как гимназистка в своего учителя, то проклинал Брюсова, как отец проклинает дочь, постыдно потерявшую честь. Честью была, конечно, идея символизма.
       Андрей Белый замечательно говорил, лучше всех из символистов. Его можно было слушать часами, даже не все понимая из того, что он говорит. Я не убежден, что он и сам все понимал в своих фразах. Он говорил или конечными выводами силлогизмов, или одними придаточными предложениями логики. Если он сказал сам про себя, явно кокетничая, "пишу, как сапожник", то он мог еще точнее сказать: "Говорю, как пифия".
       Сверкая вечностью, его голубые глаза были такой бесконечной синевы, какой не бывает даже у неба Гагр, а небо Абхазии синее любого синего цвета, даже выдуманного импрессионистами. Борис Николаевич мог говорить о чем угодно. И всегда вдохновенно. Он говорил разными шрифтами. В его тонировке масса почерков.
       Однажды один ленивый и вечно сонный поэт заставил его говорить о... плаще Мефистофеля. Белый высказал по этому поводу все, что он знал, и все, чего он не знал,-- это у Белого было почти одно и то же. Белый говорил долго, поэт дремал в кресле. Наконец Белый смолк и, дико озираясь, отер платком пот со лба, открытого, как прибрежные скалы, омытые волнами и ветрами (а разве мысли не жестче волн и ветров?). Эта пауза, очевидно, разбудила сонного поэта. Лениво открылись глаза и раздался вопрос: "Ну, а подкладка плаща?"
       И Белый, снова вспыхнув, снова вдохновенно заговорил, перебирая страницы оккультных книг, строки "Фауста" и легенд, свои собственные домыслы. Поэт опять надолго задремал под эти выспренние переливы речи.
       А. Белый был очень чуток к миру, но глух к себе, как тетерев на току. Он слышал шорох еще не растущей травы, еще не зародившейся мысли и не слышал грохота шагающего мира.
       Он отказался от чести быть прекрасным поэтом для чести быть замечательным прозаиком-новатором, но и прозу свою он забросил для теоретических исследований стиха, а эти исследования -- для религии и философии. Он менял ежегодно свои позиции, и любую он защищал искренне и гениально. В нем было заложено больше, чем может использовать один человек, и потому ни одно семя не взошло, не распустилось полным цветком.
       Он умудрялся класть кирпичи третьего этажа, забыв о том, что еще не положен ни один кирпич второго, и его построения висли в воздухе, но не падали, прикованные к воздуху чудесным талантом Белого.
       К Белому изумительно применимы слова Дельвига: "Я не люблю поэзии мистической: чем ближе к небу, тем холодней". Если Брюсов был всегда застегнут на все пуговицы сюртука, то Белый был всегда дезабилье...
       
       Часто встречаясь с Валерием Яковлевичем и на "средах" на Мещанской, и в другие дни, я много беседовал с ним о поэзии. Брюсов очень любил головоломки. Он с восторгом рассказывал о латинском поэте Авсонии, писавшем стихи, которые можно было читать с одинаковым смыслом от начала к концу и наоборот; стихи, внутри которых по вертикалям можно было прочесть приветствие; стихи в одну строчку. Уж не отсюда ли знаменитое "О, закрой свои бледные ноги!"?
       Когда я однажды спросил Брюсова о смысле этой строки-стихотворения, он мне рассказал (возможно, что это была очередная литературная мистификация, на которые Брюсов был очень падок), что, прочитав в одном романе восклицание Иуды, увидевшего "бледные ноги" распятого Христа, захотел воплотить и увековечить этот крик в одной строке. Впрочем, в другой раз Брюсов же сказал мне, что это строка из поэмы об Иуде, поэмы, уничтоженной автором.
       Брюсов любил цитировать из Авсония стихотворение в 12 строк, из которых каждая посвящена другому императору и полностью характеризует данного императора. Мечтал написать такое же стихотворение, по одной строке на каждого русского поэта.
       Вообще латинских и отчасти греческих поэтов Брюсов знал отлично. Так же, как все, что касалось формального новаторства. Был помешан на точности ударений в иностранных именах (это видно в его переводах), категорически отказываясь их русифицировать. Каждое новое свое стихотворение считал лучше предыдущего.
       На каждый вызов в области формального поиска отзывался охотно и быстро. Я как-то послал Брюсову стихотворение (оно напечатано позже в одной из моих книг). В этом стихотворении в словах, не разбитых интервалами, можно прочесть по диагонали "Валерию Брюсову" и по вертикали -- "От автора".
       Через три дня Брюсов ответил мне таким же стихотворением, в котором по двум диагоналям можно было прочесть "Подражать Авсонию мастерство", а по вертикали -- "Вадиму от Валерия". К сожалению, в годы революции все письма Брюсова ко мне, в том числе и со стихами, так нигде и не напечатанными, пропали.
       Я помню, что я послал Брюсову шуточный сонет с рифмой на "сердце". Брюсов немедленно сел за стол и на обороте листка с сонетом, без единой помарки, ответил балладой на ту же рифму. Вообще рифму он любил, как ребенок любит игрушки. Он мог написать целое стихотворение ради одной рифмы. По-моему, он их никогда не записывал в запас, память у него была блестящая. Он неоднократно говорил, что если бы его сослали на необитаемый остров, то он, Брюсов, обязался бы в год записать все стихи Пушкина со всеми вариантами.
       Пушкина он действительно знал исключительно и изучал его как поэт, а не как пушкинист-археолог. Поэтому его находки и комментарии к Пушкину всегда более интересны, чем чьи бы то ни было. Мы много раз пробовали его "поймать" врасплох на какой-либо пушкинской строке, но он, на секунду прикрыв глаза рукой, без ошибки читал продолжение. Да и помимо Пушкина, он носил всегда в голове тысячи чужих строк и умел в любой момент вынуть из этой шкатулки то, что было надо. Он цитировал прозу Розанова страницами. Одно время он увлекся Каролиной Павловой и бредил ее более чем посредственными стихами.
       Языковым он никогда специально не занимался, но когда из[дательст]во "Антика" выпустило под моей редакцией избранные стихи H. M. Языкова, Брюсов немедленно указал два неизвестных мне варианта языковских стихов, а я Языкова штудировал долго и внимательно.
       Работал Брюсов всегда: сидел ли он дома за столом, шел ли он но улице, сидел ли он на заседании, в голове кипела работа и складывались строки. Только этим и можно объяснить то громадное количество произведений, которое он успел написать за свою сравнительно короткую жизнь. Читал он еще больше, чем писал. Я как-то задал ему вопрос:
       -- Чего бы вы предпочли лишиться: права писать или права читать?
       -- Конечно, мне мучительнее было бы не читать!
       Валерий Яковлевич успевал прочесть буквально все книги стихов. При этом, если на столе лежала книга известного поэта и начинающего, то Брюсов всегда разрезал и читал сначала молодого.
       -- Все, что я могу найти у Блока и Сологуба, я уже знаю. Ну, несколько лучше или несколько хуже. А тут может быть что-нибудь замечательное.
       Эта погоня за молодостью, за всегда новым была просто примечательна у такого мастера. Когда появились первые футуристические издания, Брюсов прислал в одно из них, которое я редактировал, несколько стихотворений под фамилией Бакулина и так удачно подделался под стиль раннего футуризма (как и в стихах, подписанных Нелли), что мы его напечатали, не подозревая подлинного автора.
       Читал Брюсов очень быстро, но очень внимательно, и до болезненности реагировал на все, сказанное о нем. В одной из своих теоретических книг ("Футуризм без маски") я, защищая положение, что современные поэты не знают природы и не должны писать о ней, как раз указал на Брюсова, поэта очень точного и все же допустившего ошибку. Описывая реку, Брюсов написал: "Льнет рыба к свинцовому грузику",-- между тем рыба на солнце играет и льнет к леске, к поплавку, но никак не к грузилу, лежащему на дне.
       Года через два, дожидаясь Валерия Яковлевича, я тогда переводил с ним: и с поэтессой Н. Львовой Ж. Лафорга -- в его кабинете, я увидел на столе подаренный мною томик "Футуризма". Я перелистал его. Против ряда абзацев были возражающие пометки, а против "грузика" было четко написано "бывает". Я не знал, что "бывает". Бывает, что и я, Брюсов, ошибаюсь? Мне не очень верилось, что Валерий Яковлевич признал свою ошибку, он этого не любил. Когда Брюсов вернулся домой, я спросил его о значении пометки. Он ответил:
       -- Спрашивал рыбаков. Говорят, если вода неглубока, то рыба играет и с грузиком.
       -- А вы сами это видели, Валерий Яковлевич?
       -- Если писать только о том, что видишь сам, тогда не надо ни читать, ни говорить с людьми.
       В переписке Брюсов был, кажется, со всем миром. Телефона не любил, и в дореволюционное время его телефон не был напечатан в книжке и давался по секрету, по особому расположению. К аппарату всегда подходила [его жена] Иоанна Матвеевна. Предпочитал даже в Москве переписываться. В жизни смущался от каждой фривольной фразы, но в стихах мог выслушивать все, что угодно...
       Я помню вечер в Политехническом музее. Молодые поэты лезли из кожи вон для того, чтобы перещеголять друг друга. Успех измерялся не силой аплодисментов, а силой свистков.
       Один молодой поэт начал читать что-то неслыханное по похабности. Публика потребовала, чтоб Брюсов, как председатель, остановил развязного "творца". Брюсов привстал и сказал:
       -- В стихах можно писать о чем угодно... ("творец" ободрился)... но, конечно, талантливо. Я прошу вас прекратить чтение, но не потому, что тема непристойна, а потому, что стихи бездарны!..
       Зал разразился овациями по адресу Брюсова.
       Я вспоминаю другой вечер, бывший значительно позже. Я не случайно останавливаюсь на ряде "скандалов". Скандал в дореволюционной России был одним из легальных способов протеста. Скандал был и способом саморекламы.
       Позже, после революции, имажинисты (и я в том числе) пробовали "по традиции" пойти по этому пути. Но в изменившейся обстановке факт скандала стал давать уже иной резонанс: реклама получалась печальная, протеста, естественно, не получалось совсем...
       "Вечер имажинистов" в том же Политехническом, этой испытанной арене поэтических боев. Есенин читает поэму.
       В первой же строфе ряд выражений вызывает у слушателей недвусмысленное намерение не дать Есенину читать дальше. Свист напоминает тропическую бурю. Аудитория подбегает к кафедре, мелькают кулаки.
       Сергей Есенин стоит на столе, невозмутимо улыбаясь васильковыми глазами и потряхивая ржаной копной волос. Кусиков вскакивает рядом с Есениным и делает вид, что достает из галифе несуществующий револьвер. Я давно стою перед Есениным и громовым голосом требую, чтобы Есенину дали дочитать. Мой крепко поставленный голос перекрывает аудиторию, но не убеждает ее. Читать нельзя.
       Тогда спокойно поднимается Брюсов, бывший председателем вечера, и протягивает руку в знак того, что он хочет говорить. Просит тишины. Мы поворачиваемся к Брюсову потому, что понимаем, что это слово будет иметь решающее значение. Авторитет Брюсова огромен. Свист стихает.
       Мы быстро договариваемся между собой, что если Брюсов лишит Есенина слова, то мы лишим Брюсова звания председателя. Брюсов заговорил тихо. Так, вероятно, говорил патриарх среди дикого племени в тот миг, когда готово было вспыхнуть восстание.
       -- Я надеюсь, что вы мне верите. Я эти стихи ("Исповедь хулигана") знаю. Это одни из лучших стихов, написанных за последнее время. Выслушайте их, и они вам понравятся. Честное слово, я сам охотно подписался бы под ними. А свистом вы не добьетесь ничего. На поэтов, как на арабских скакунов, узда не действует. Освистывали Пушкина. Освистывали и Брюсова. Я прошу, я требую из уважения к моему возрасту -- тишины.
       Аудитория смолкла. Сергей дочитал поэму. Овации...
       
       Я знавал Брюсова уже признанного, не буйствовавшего. Но любовь к задорному выступлению у него осталась навсегда. Он не шумел сам, но любил шум других. Он уже не дерзил, но любил, когда дерзили, даже ему. В пятьдесят лет он был моложе многих...
       В годы войны Брюсов уехал военным корреспондентом от "Русских ведомостей". Эта профессорская газета давно охотилась за Брюсовым. Традиции "Ведомостей" не допускали и мысли о том, чтобы знаменитый "без пяти минут академик" не был сотрудником этой газеты. "Русские ведомости" были славны своей скукой и так называемой беспартийностью. Фактически они были чисто кадетскими.
       К военным корреспонденциям Брюсов отнесся так же добросовестно, как и ко всему, что он делал. Это не было для него только формой заработка. Нет! Он тщательно искал форму статей и писал стилизованно, но скучновато. С тех пор подпись Брюсова осталась на страницах "Русских ведомостей", но уже в отделе искусств.
       Пришла революция. Диктатура требовала ликвидации "беспартийной" партийности "Русских ведомостей". В редакцию пришла официальная бумага о закрытии газеты. Подписана она была Валерием Брюсовым, одним из первых начавшим работать с большевиками.
       Профессора очень обиделись на такое "ренегатство" своего сотрудника. "Комиссара" Брюсова решили бойкотировать. Бойкот не удался по самой простой причине: бойкотисты уехали к белым...
       
       Одно время Брюсов коллекционировал опечатки. Из веселых опечаток он показывал мне всегда одну из книг, которая была посвящена:
       "Моему учителю Валерию Брюсову".
       В последнюю минуту наборщик рассыпал набор, наскоро собрал выпавшие буквы, и первые экземпляры вышли со строкой:
       "Моему учителю Балерию Врюсову".
       Враги, конечно, не преминули использовать этот невольный каламбур наборщика.
       Позже Брюсов показывал мне одну харьковскую газету, где отчетливой шапкой было набрано:

    "Наш рабкор ОТКРЫЛ притон разврата".
       Брюсов доказывал, что опечатка вполне заслуженная:
       -- Мы так небрежно относимся к словам! А к слову надо относиться так, как хирург относится к своему инструменту: хирург знает, что он может своим инструментом и сделать операцию, и зарезать больного. Мы же, писатели, не понимаем, что словом зарезать легче, чем ножом. Я знаю одного большого поэта (он назвал фамилию), который не понимал разницы между словами "компания" и "кампания". Сколько раз мы заставляем наших героев "одевать пальто" и "сходить с трамвая". Война засорила наш язык формами вроде "офицерá" и полонизмами! А фразу надо протирать, как стекло тряпкой. Чтоб блестело! Чтоб солнце просвечивало! И удивительно ли, что корректор не знает разницы между "раскрыть" и "открыть".
       
       Я не видал Брюсова в гробу. Меня тогда не было в Москве. Но я помню, что я, который без слез хоронил отца и мать, я долго сидел и не мог постичь значения траурного объявления. Через несколько лет я встретил в Камерном театре Иоанну Матвеевну. И мне снова стало тоскливо и в носу защекотало так, как щекотало тогда, когда я еще ребенком впервые читал "Хижину дяди Тома"... И я отвернулся. У меня не хватило сил подойти к Иоанне Матвеевне. Я боялся расплакаться.
       Я помню Арбат. Быстро бежит, шевеля своими тараканьими усами, литературовед П. С. Коган. Его останавливает седой человек и говорит два слова:
       -- Умер Блок!
       И сухой Коган вдруг ломается пополам, из рук его выпадает сумка для академического пайка, и профессор оседает на руки встречного, как будто рушится карточный домик, и начинает плакать, как ребенок.
       Я человек скорее сентиментальный, чем сухой, несмотря на весь мой внешний цинизм. Я не плакал, узнав о смерти Брюсова... Я не умею плакать.
       Но я убежден, что, если бы было можно, я, придя на тот свет (а это путешествие необходимое, и многие из моих сверстников его уже совершили), крепко бы пожал руку Валерию Яковлевичу, потому что все мои литературные успехи и неудачи, все достижения и ошибки намечены его словами, как, впрочем, и достижения почти всего моего поколения.      

[Игорь Калинин]

18.02.2024 в 12:27, Археолог сказал:

Сколько же зла и горя принесла красная чума на Русь!...

Белая и белоленточная - не меньше!!! 

[MAVERIK]

18.02.2024 в 15:28, M.Melomanov сказал:

Надо больше работать. Пишите каждый день, пишите много, а выбрасывайте еще больше. Печатайте только то, что не стыдно печатать через год после написания.

Мудрые слова очевидно мудрого человека. Кропотливый труд.

[MAVERIK]

18.02.2024 в 12:27, Археолог сказал:

В меньшей степени. Но присутствует. Когда он понял, во что вляпался с большевичьём....

Маньяковский. Тоже, кстати, "помогли" из-за "сотрудничества".

Сколько же зла и горя принесла красная чума на Русь!...

А Пушкин с Лермонтовым случаем не были связаны с большевиками?

[Игорь Калинин]

6 минут назад, MAVERIK сказал:

А Пушкин с Лермонтовым случаем не были связаны с большевиками?

С настоящим - русским большевизмом - обязательно! 

[MAVERIK]

5 минут назад, Игорь Калинин сказал:

русским большевизмом

Почему не православным?

[Игорь Калинин]

10 минут назад, MAVERIK сказал:

Почему не православным?

Он же и православный в последствии. Для меня история Руси значима значительно больше этого срока. Хотя как и многие - знаю маловато. Ну все её затирают - боятся - что-то там очень важное, сокрыто в глубине веков.

P.S. Вы тоже не знаете почему христианское православие так агрессивно настроено против исторических корней нашего народа? В отличие от многих других.....греков например. (даже в школе, больше чем про нас самих изучали) 

[MAVERIK]

14 часов назад, Игорь Калинин сказал:

Вы тоже не знаете почему христианское православие так агрессивно настроено против исторических корней нашего народа?

Но это вряд ли соответствует действительности. Здесь надо всё же разделять саму православную идеологию и конкретно государственный институт РПЦ, у этого сообщества есть свои интересы, цели и задачи. Ни для кого не является секретом, что православные традиции тесно переплетены с языческими, если вы это имеете в виду говоря об исторических корнях народа. РПЦ может быть категорически против этого сочетания, но в самом народе это живёт уже несколько веков и никуда не делось. 

15 часов назад, Игорь Калинин сказал:

Он же и православный в последствии.

Что-то у вас всё смешалось в кашу.

[Археолог]

20.02.2024 в 07:58, MAVERIK сказал:

Ни для кого не является секретом, что православные традиции тесно переплетены с языческими, если вы это имеете в виду говоря об исторических корнях народа.

Секретом не является. А знают об этом оооочень немногие. Вот и ты путаешься. Христианство насаждали многие столетия. А оно так и не стало поголовным. Хоть и считалось гос. религией при царизме. А замешивать его на руском вероисповедании стали именно христиане, т.к. народ до сих пор упирается. И не напрасно. Ну, а как бы Русь, которая долгие тысячелетия радела за одну веру, вдруг, по указу князя резко отреклась от неё и радостно приняла другую? Само название "православие" заимствовано у славян. Если не ошибаюсь, то где-то в 15 веке, чтобы искоренить т.н. двоеверие. Праздники русичей подменили христианскими. Святое Писание=Ветхий Завет=Пятикнижие Моисея=Танах=Библия. И т.д., и т.п..

19.02.2024 в 16:50, Игорь Калинин сказал:

что-то там очень важное, сокрыто в глубине веков.

Вся..., без малейшего исключения, т.н. история, которую всем пытаются втереть, есть от первой до последней буквы - художественная литература. Подавляющая часть славянских первоисточников истреблены Петром №1 по научению иностранцев, его окружавших. Подумай, для чего? Все, вообще все, даже самые ничтожные исторические события крутятся вокруг одной единственной цели. И она вечна - мировое господство. Сегодня, на наших глазах происходит очередной передел мира. И он не последний.

[M.Melomanov]

18.02.2024 в 13:27, Археолог сказал:

Маньяковский.

детский сад никак не закроется. видимо, в такой манере одногруппников дразнил ?

[MAVERIK]

21.02.2024 в 11:46, Археолог сказал:

т.к. народ до сих пор упирается.

То что народ силой загоняли в церковь, это бесспорно. Но при этом извращали саму православную идеологию. В самом православии нет ничего отвратительного, как тебе кажется, наоборот, она близка по духу русскому народу. Опять же, как я и говорил выше, кто и в каких целях её будет использовать. Взять к примеру советский период, когда церковь была полностью отделена от светской жизни и существовала за счёт пожертвований прихожан и энтузиазма  священнослужителей, когда вера была признаком дурного тона, но церкви были практически в каждой деревни, что говорит о том, что люди туда ходили. Я, наверное, скажу крамольную мысль, но именно в это время истинно верующих прихожан и служителей,  было больше, чем до или после.

Что касается библии, то как и любое другое учение или идеологию, её можно трактовать совершенно по разному. Трактовать библию с позиции религиозного учения - это одно, а трактовать с позиции исторического источника, летописи - совершенно другое. Если идти по второму пути и изучать её чисто исторически, отбросив всю религиозную шелуху, то окажется, что религии в библии места не останется. Окажется, что этот древняя хронология, просто написанная в донаучную эпоху в соответствующей для того времени стилистике, не свойственной нашему времени. В библии нет датировок и привязок к современным названиям  географических объектов. Поэтому современному человеку не ясно, какое конкретно событие или исторический персонаж в ней описан, к какой эпохе принадлежит, где географически происходит то или иное действие.

[MAVERIK]

Не знаю, было ли здесь это стихотворение, но очень красивое.

          * * *
 Не надо заносчивых слов,
 Не надо хвальбы неуместной.
 Пред строем опасных врагов
 Сомкнёмся спокойно и тесно.

 Не надо обманчивых грез,
 Не надо красивых утопий;
 Но Рок подымает вопрос:
 Мы кто в этой старой Европе?

 Случайные гости? орда,
 Пришедшая с Камы и с Оби,
 Что яростью дышит всегда,
 Все губит в бессмысленной злобе?

 Иль мы - тот великий народ,
 Чье имя не будет забыто,
 Чья речь и поныне поет
 Созвучно с напевом санскрита?

 Иль мы - тот народ-часовой,
 Сдержавший напоры монголов,
 Стоявший один под грозой
 В века испытаний тяжелых?

 Иль мы - тот народ, кто обрел
 Двух сфинксов на отмели невской,
 Кто миру титанов привел,
 Как Пушкин, Толстой, Достоевский?

 Да, так, мы - славяне! Иным
 Доныне ль наш род ненавистен?
 Легендой ли кажутся им
 Слова исторических истин?

 И что же! священный союз
 Ты видишь, надменный германец?
 Не с нами ль свободный француз,
 Не с нами ль свободный британец?

 Не надо заносчивых слов,
 Не надо хвальбы величавой,
 Мы явим пред ликом веков,
 В чем наше народное право.

 Не надо несбыточных грез,
 Не надо красивых утопий.
 Мы старый решаем вопрос:
 Кто мы в этой старой Европе?

30 июля 1914, Брюсов В. Я.
 

[M.Melomanov]

21 час назад, MAVERIK сказал:

Не знаю, было ли здесь это стихотворение, но очень красивое.

 

не было.            не только красивое, но и злободневное.                       поэты = провидцы.

[Археолог]

24.02.2024 в 18:52, MAVERIK сказал:

Мы старый решаем вопрос:
 Кто мы в этой старой Европе?

30 июля 1914, Брюсов В. Я.

Сильное стихотворение!

И слава богу, наконец-то перестали мы искать себя в этой помойке по имени Гейвропа!

24.02.2024 в 18:47, MAVERIK сказал:

В самом православии нет ничего отвратительного, как тебе кажется, наоборот, она близка по духу русскому народу.

1. Когда мне что-то кажется - я..., так и говорю.

2. С уважением отношусь ко всем верующим руским людям: от русичей до чукчей.

3. С пониманием отношусь ко всем религиям вероисповеданиям, т.к. понимаю их значимость для власти. Не смотря на то, что они являются инструментами подчинения и угнетения.

4. Ни одно, признаваемое законом, вероисповедание не имеет ничего общего с истинным руским-славянским духом, а ровным счётом наоборот. Князь Владимир принял не христианство, а арианство.

5. Не вижу возможности продолжать эту беседу тут, т.к. она к сути вопроса не относится. Могу ответить в лич., т.к. знаю намного больше, чем можно открыто написать. А отписываться полунамёками - не уважать собеседника.

[M.Melomanov]

Великолепный офф-топ !

Николай Михайлович Языков (1803—1846)    

К не нашим

О вы, которые хотите
Преобразить, испортить нас
И онемечить Русь, внемлите
Простосердечный мой возглас!
Кто б ни был ты, одноплеменник
И брат мой: жалкий ли старик,
Её торжественный изменник,
Её надменный клеветник;
Иль ты, сладкоречивый книжник,
Оракул юношей-невежд,
Ты, легкомысленный сподвижник
Беспутных мыслей и надежд;
И ты, невинный и любезный,
Поклонник тёмных книг и слов,
Восприниматель достослезный
Чужих суждений и грехов;
Вы, люд заносчивый и дерзкой,
Вы, опрометчивый оплот
Ученья школы богомерзкой,
Вы все — не русский вы народ!

Не любо вам святое дело
И слава нашей старины;
В вас не живёт, в вас помертвело
Родное чувство. Вы полны
Не той высокой и прекрасной
Любовью к родине, не тот
Огонь чистейший, пламень ясный
Вас поднимает; в вас живёт
Любовь не к истине, не к благу!
Народный глас — он Божий глас, —
Не он рождает в вас отвагу:
Он чужд, он странен, дик для вас.
Вам наши лучшие преданья
Смешно, бессмысленно звучат;
Могучих прадедов деянья
Вам ничего не говорят;
Их презирает гордость ваша.
Святыня древнего Кремля,
Надежда, сила, крепость наша —
Ничто вам! Русская земля
От вас не примет просвещенья,
Вы страшны ей: вы влюблены
В свои предательские мненья
И святотатственные сны!
Хулой и лестию своею
Не вам её преобразить,
Вы, не умеющие с нею
Ни жить, ни петь, ни говорить!
Умолкнет ваша злость пустая,
Замрёт неверный ваш язык:
Крепка, надёжна Русь святая,
И русский Бог ещё велик!

6 декабря 1844